Москвич Сергей Иванович Щукин умер в Париже в 1936 году. В 1918-м, ког­да он садился на Брянском вокзале на «украинский по­езд», вывозивший беглецов на свободный Юг, он пола­гал, что большевики про­держатся недолго и он вер­нется домой к своим кар­тинам. «Бабушка была куда более предусмотрительна. Когда собирались, она взяла на всякий случай и лет­нюю, и зимнюю одежду, — говорит мне внук Щукина Андре-Марк Делок-Фурко, с которым я встречаюсь в Па­риже, в его квартире неподалеку от парка Ла-Виллет. — Потому-то выбрали Францию: проблема была не «где бу­дем жить», а «где будем ждать».

Современное оборудование для профнастила может быть установлено в небольших производственных помещениях. Это позволяет приступить к производству с небольшими вложениям за аренду территории.

Вместе с Наталией Семеновой, знаменитым биогра­фом Щукина, они пишут новую историю жизни кол­лекционера для французского издательства. Бабушка Андре-Марка — его вторая жена. После смерти первой жены Лидии, родившей ему четырех сыновей и дочь, Щукин женился на Надежде Конюс. Его последняя дочь Ирина родилась в Москве, но так и не увидела родину вновь. На фотографии, которую мне показывает ее сын, она позирует в гостиной парижской квартиры.

У семидесятичетырехлетнего Андре-Марка дедуш­кины густые брови, но нет знаменитых усов, которые топорщатся на всех щукинских портретах от Сарья- на до Мельникова и Крона.

Все правда в этом портрете и все нет. На Синай Щукин отправился в октябре 1907 года в отчаянии после смерти жены и таинственной гибели сына, которого ре­волюция пятого года увела из дома и бросила в Москву- реку. Деньги Щукину не упали с неба: один из сыновей купца-старообрядца, болезненный заика в детстве, он стал в зрелости тем, кого в Москве называли министром коммерции. История же с подмалевкой связана с самым знаменитым диптихом Матисса — «Танец» и «Музыка».

Щукин заказал Матиссу панно, которое должно было висеть при входе в особняк в Большом Знаменском. Эскиз испугал его. Он любил возмущать гостей и наслаждался их возмущением, но хоровод обнаженных фигур в Мо­скве 1909 года мог вызвать настоящий скандал.

Он посылает Матиссу формальный и вежливый отказ, оправдывая свой страх присутствием в доме маленьких девочек, — Сергей Иванович взял на воспитание дочерей своего покойного брата. Щукин опирается на мнение парижан, возненавидевших полотно Матисса. А потом, проведя не одну бессонную ночь, не просто телеграфи­рует согласие, но и заказывает ему парную «Музыку».

В его собрании в итоге оказалось тридцать семь Матиссов, пятьдесят один Пикассо и восемнадцать Де­ренов, не считая Гогенов, Сезаннов, Ван Гогов и Мане. «В отличие от других коллекционеров, Щукин покупал, но ничего не продавал, — говорит куратор нынешней выставки, которая пройдет в Фонде Louis Vuitton, Анна Балдассари. — Картины были его родственниками, которые могли иногда возмущать и злить, но с которыми немыслимо расстаться».

Вместе с Андре-Марком мы пытаемся представить себе 1904 год, который стал для коллекции особенным. Щукин в зените могущества, у него красавица жена и четверо детей, усадьба, завешанная картинами. Он со­бирает искусство. У него есть Суриков и Похитонов, есть прерафаэлиты, французские романтики. К нему приез­жает купленный в Германии «Завтрак на траве» Мане, идеальное завершение достойного собрания.            >

Но вместо этого на страх соседям и родственникам начинается новая коллекция “ появляется Гоген, кото­рым Щукин сплошь покрывает стену на манер русского иконостаса. Он влюбляется в краски Матисса, которого привозит в Москву вслед за работами, и вместе с ним пе­ревешивает картины в своем особняке. Потом в его со­знание вторгается Пикассо, от которого, по его словам, «было такое ощущение, точно я набрал в рот куски би­того стекла». Люди его круга всерьез заговорили, что «дикобраз» из Большого Знаменского совсем рехнулся.

Зато русские художники молились на его коллекцию. Он открывал им глаза на невиданную раньше живопись, единолично рождал моду, как у Маяковского: «Бывало — сезон, наш бог — Ван Гог, другой сезон “ Сезанн». В Мо­скве появился первый и единственный в мире музей, демонстрирующий новое западное искусство, которое во Франции не признавали.

 «Щукин иногда сам не знал, куда он идет, его критиковали и проклинали, — говорит мне Сюзан Паже, художественный директор Фонда Louis Vuitton. — Но он никого не слушал и упорно забирался в те области, где происходило самое удиви­тельное, где художники ломали правила».

«Я и сам не представлял, каким крутым был мой дед, — пожимает плечами Андре-Марк. — Многое мне расска­зала его биограф Наталия Семенова, когда мы встрети­лись в Москве. Я узнал, что мои два дяди умерли, покон­чили с собой, что у Сергея Ивановича была первая жена, которая умерла от горя. Об этом в семье не говорили». Наталия Семенова до сих пор вспоминает телефон­ный звонок, заставший ее в архиве Пушкинского музея: «Внук некоего дореволюционного коллекционера с не­произносимой французской фамилией интересует­ся историей своего деда. Повезло, что я взяла трубку. В архиве я бывала не каждый день. Мы работали над книгой о московских коллекционерах нового западного искусства без особой надежды ее издать».

Еще в Москве Сергей Иванович завещал свою коллек­цию Третьяковской галерее. После революции картины были национализированы. Сначала их оставили в быв­шем особняке в Знаменском, потом увезли в отобранный у Ивана Морозова дом, где был открыт Музей нового за­падного искусства, Щукин не дожил до того момента, когда в 1948 году по личному указанию Сталина музей закрыли. Обе коллекции — Щукина и Морозова — были разделены между главными музеями: ГМИИ им. Пушки­на и Государственным Эрмитажем, куда отправились, например, «Музыка» и «Танец». С тех пор мы никогда не видели их вместе, а после того, как бывший директор

Пушкинского Ирина Антонова попыталась отобрать эрмитажную часть под вывеской восстановления ГМНЗИ, едва ли увидим и дальше.

Стараниями Семеновой и ее предшественницы Алек­сандры Демской мы многое узнали о жизни Щукина в России. О жизни во Франции говорит Андре-Марк. Он не застал его, но видел комнату, где на тумбочке еще лежали щукинские очки, где его бабушкой были сохранены все вещи мужа. Стиль жизни не изменился. В Париж выехали не только дед с женой и дочкой — проездом через Киев из Москвы явился целый дом. В купленной Щукиным квартире на улице Вилем жила огромная русская семья, занимавшая спальни, гости­ные, курительные, даже комнатки слуг под крышей. Они не бедствовали: дед был силен на предвидения не толь­ко в искусстве — и после страшного 1905 года перевел все свои деньги в Швецию, ближайшую нейтральную страну, начинавшуюся сразу за русской границей Финляндии,

По средам устраивались журфиксы: в доме принимали гостей, сажая на лестнице усатого русского гардеробщи­ка. «Там была еще Франция, — говорит Андре-Марк, — а за дверью уже Россия. Тогда я понял, что лучше расти в разорившейся семье, чем в бедной».

Многие удивлялись, почему в Париже Щукин не на­чал снова коллекционировать, раз его вкус и глаз были столь безошибочными. У Андре-Марка готов ответ. Он считает, что несчастья — смерть жены и двух сыновей —

Щукин воспринимал как наказание Божье. Думал ли он, что новая эстетика ускорила приход революционного по­рядка, хотя в этом был бы смысл? Сергей Иванович наде­ялся, что, лишившись коллекции, он искупил свою вину и даже получил прощение и подарок в лице маленькой любимой дочки. Это и правда было чудом: в год рожде­ния Ирины Щукину было шестьдесят, жене — за сорок. И вывезти трехлетнюю девочку вместе с няней и куклой было для него важнее, чем спасать любого из Матиссов.

Когда большевики попытались продать часть его коллекции за границу, Щукин изменил завещание и оста­вил все, что он имел, жене и детям. Я спрашиваю внука, а не спасла ли большевистская национализация целост­ность коллекции. Андре-Марк спокойно говорит, что это не исключено: «Да, существовало завещание, но если бы не было революции и в очередную «Великую депрессию» дед был бы, как знать, разорен, возможно, и существова­ние коллекции закончилось бы».

Сейчас щукинское собрание — среди главных сокро­вищ России, драгоценных и неподъемных. Кроме состоя­ния картин, а оно со временем не улучшается, устройство такой выставки стоит больше десяти миллионов евро — ни один государственный музей мира на это не спо­собен. Хорошо, что в Париже есть Фонд Louis Vuitton и глава LVMH Бернар Арно, такой же сказочный богач и страстный коллекционер. Сценарий принят, коллек­ция Шукина соберется вместе 22 октября — через сто лет после того, как ее создателя остановила история. Следующая встреча едва ли произойдет раньше, а