Однажды (мне было двадцать пять лет, и все только начиналось — и моя карьера бьюти-редактора, и эстетическая медицина в том виде, в котором она существует сегодня) я делала для одной газеты разоблачительный материал. Про пластических хирургов. Идея состояла в том, чтобы обойти самых известных и рассказать им одну и ту же сказку: мол, познакомилась в интернете с бельгийцем, бельгиец прекрасен, как Тиль Уленшпигель, вспыхнули чувства, он мчится в Москву на своем private jet с синей коробочкой Graff в кармане черного смокинга Dior, и коробочка этот карман явно оттягивает, а потому — войдите в положение. Я сказала Тилю, что мне двадцать два года. А мне — ужас! — целых двадцать пять. Доктор, не губите счастливую семью в зародыше, помогите чем можете.
Предписания семи врачей не отличались разнообразием: меня спасет только круговая подтяжка. Потому что ну страшный же птоз, хотя и преждевременный. Четверо настойчиво рекомендовали вставить в грудь имплантаты (добавить к имеющемуся бодрому третьему нерожавшему еще пару сантиметров). Трое — сделать липосакцию с ринопластикой. Двое — удлинить ноги у Елизарова (действительно, если там Тиль с Graff, чего мелочиться?!)
И только один, посмотрев внимательно, сказал: «Иди, девочка. Лет через пятнадцать поговорим». Его звали Иван Сергеевич, с тех пор он мой друг, и я отправляю к нему своих знакомых. За успех операции не ручаюсь (кто вообще тут может давать гарантии? Господь Бог?), но за порядочность врача даю голову, — и все прочие свои не подвергнувшиеся тюнингу части тела.
Так что честность иногда оказывается очень даже рентабельной. Но подозревают об этом по-прежнему немногие. Большинство деятелей эстетической медицины действуют по отработанной до совершенства схеме «все очень запущенно, но я вас спасу».
Что говорит стоматолог, первый раз заглядывая вам в рот? Правильно: «Где же вы раньше лечились, дорогая?» Этот вопрос давно завяз в моих безупречных металлокерамических зубах, но я продолжаю его слышать.
Что говорит косметолог, когда вы первый раз ложитесь к нему на кушетку? Дайте угадаю: «Чем вы пользуетесь в домашних условиях, милочка?» И смотрит жалостливо. Мол, как же вы довели себя до такого ужасного состояния-то? Не пытайтесь ему угодить. Я пробовала называть разные марки. Самые дорогие вроде La Мег. Самые профессионально безупречные вроде SkinCeuticals. Самые экзотические вроде что-то там made in Korea, с улиточной слизью. Все это неправильные ответы. Правильный — «Той, на которой вы работаете. И я немедленно куплю у вас еще пару ящиков».
Что говорит мастер по телу, осуществляя вам антицеллюлит-ный массаж? Иногда (внезапно): «Что-то ты неважно выглядишь.
Я знаю косметолога, она такой лифтинг делает!» И это означает, что этот мастер играет еще в одну игру: «Сделал сам — передай клиента подруге».
Одна моя знакомая призналась, что ходит на инъекции ботокса исключительно к Жану-Луи Себа, карауля его приезды в Москву, как пограничный пес Джульбарс — несмотря на то что, если судить по ценнику, колет он не ботокс, а чистое золото. И не только потому, что колет хорошо. У нас есть люди, которые делают это не хуже. Но только Себа первым делом сообщает ей, что она красавица, надо лишь добавить капельку, и можно хоть на подиум. «А другие, — говорит подруга, — сразу дают понять, что дело швах. И после них мне надо срочно тратиться на психотерапевта. Так что у Себа даже дешевле получается». Я ей верю. Себа мне тоже говорит, что я красавица. И ему я верю тоже. Хотя и подозреваю, что таких красавиц у него на каждом континенте столько, что он уже может позволить себе не играть в игру «все очень запущенно».
Нет, конечно, Жан-Луи не единственный, кто не зарабатывает на новый Porsche комплексами своих пациенток. Но соображения «пойти к хорошему эстетисту, чтобы сэкономить на психотерапевте» мне очень понятны. Тогда, в двадцать пять лет, выходя после каждой консультации, я рыдала от острой нелюбви к себе и была близка к тому, чтобы срочно брать билет в Екатеринбург, где профессор Елизаров удлиняет ноги, ломая пациентам голени. Какой Тиль, какой Graff, меня никогда не полюбит даже однокурсник в затянувшемся пубертате. Тогда я, кажется, первый раз поняла, какая это опасная работа — писать о красоте.
С тех пор я выросла и обзавелась реальными морщинами. Но предпочитаю ходить к тем докторам, которые мне говорят: «Иди, девочка. Лет через пятнадцать поговорим». Потому что я давно не девочка. И возвращаюсь раньше.
